когда сирена завывает, все обитатели дистрикта встают, как один направляясь к выходу. никто не истерит и не задает лишних вопросов, никто не впадает в панику, не пытается забиться в угол или сбежать под шумок. зато новоприбывшие, — те, кто недавно были вытащены из капитолия или беженцы из других дистриктов, — кричат и взволнованно бегают взглядам по стенам. серым, однотипным, абсолютно холодным.
иногда я скучаю по солнцу. но мы должны быть благодарны за то, что нам дали.
кто-то из командиров тянет меня за руку, говорит о том, что это не учебная тревога, и я должен проследить, чтобы присутствующие здесь успели эвакуироваться до четырех часов. именно тогда ожидается первый удар.
я говорю, что всё понял, и прошу всех двигаться как можно быстрее, чтобы не создавать очередей, за что ловлю на себе пару презрительных взглядов.
на меня смотрят с опаской и недоверием, меня не любят, меня боятся.
в дистрикте, где большинство детей с пеленок готовят на бойню, мало чем отличающуюся от той ежегодной, устраиваемой капитолием.
в дистрикте, который отчасти так напоминает родной второй.
меня ненавидят, но слушаются. кивают головой и поджимают губы, когда я прошу не закатывать преждевременных истерик. сдвигаются чуть левее, когда я прошу освободить проход.
на остальное мне наплевать.
если бы тринадцатый не капитулировал в своё время, его дети также из года в год погибали бы на арене.
или не пришлось бы погибать никому, сложись всё иначе.
но случившегося не исправить. восстание было жестоко подавлено двадцать пять лет назад. только, кажется, два месяца назад всё начало разгораться с новой силой.
я видел это на мониторах, установленных в комнате для собраний. кадры сменяли друг друга один за другим, сопровождаемые равнодушным голосом диктора. новости, доходящие до нас из панема, были совсем не радужные: уничтожены практически все жители девятого дистрикта, полностью разрушен десятый, а леса одиннадцатого догорают.
одиннадцатый. при мысли о нём, в горле всё неприятно пересыхает. перед глазами сразу всплывает твоё лицо, а я стараюсь как можно быстрее отогнать это наваждение.
но ты не отпускаешь.
как только меня выпустили из медотсека, позволив свободно передвигаться по катакомбам, а заодно и выдав в руки оружие, я первым делом попытался найти тебя.
я не мог понять, зачем мне это было необходимо. наверное, чтобы извиниться.
но я никак не мог найти тебя. стоило мне только наткнуться на тебя взглядом, ты сразу же исчезала. иногда мне казалось, что тебя не существует, что ты всего лишь мираж, но на утро, замечая тебя выходящей из столовой, снова и снова убеждался, что ты вполне реальна.
почему сюда забрали и тебя мне неизвестно.
почему здесь оказались все мы неясно тоже.
произошедшее на арене представили как терракт.
нас возвели в ранг мучеников, чуть ли не причислили к лику святых, отправив по домам двенадцать запаянных гробов.
нас оплакивают в капитолии, отчасти ненавидят в родных дистриктах, и настороженно относятся здесь.
подъем, тренировки, обед по расписанию. весь день распланирован абсолютно четко. и любое отклонение от распорядка равнозначно преступлению.
отцу бы понравилось.
отец был помешан на всякого рода условностях.
он приезжал в дистрикт редко, кивал иногда одобрительно головой, слушая никому не нужные рассказы о наших успехах, но чаще всего просто не замечал. когда он смотрел на нас с братом, в его глазах не читалось совсем ничего. будто мы вовсе не его дети, не его плоть от крови. никто. очередные солдаты, которые в ближайшую пару лет пополнят армию капитолия, стройными рядами вышагивающей на парадах и всегда и везде несущей за собой войну.
когда аресу выпала честь быть трибутом, отец, наверное, был очень горд. это ведь наивысшая честь, право показать, чего ты стоишь на самом деле.
когда его прикончила какая-то слабая девчонка, он, наверное, окончательно разочаровался.
я же был нестерпимо зол.
вместе с заколоченным гробом брата в дистрикт пришла и записка, содержащая одну единственную фразу: «мне жаль». холодную, ледяную, обезличенную. наспех брошенную в лицо, словно жалкая подачка.
тогда мне показалось, что она была так небрежно вложена именно тобой. так радостно машущей с экрана, посылающей людям воздушные поцелуи. я думал о том, сколько ещё таких циничных посланий отправила ты, и это выводило меня из себя.
я затаил ярость, постепенно сжирающую меня, выедающую с каждым днем всё сильнее и сильнее.
но, наверное, ты изначально была совсем не той, на кого следовало бы злиться.
только осознание этого пришло слишком поздно. уже тогда, когда сквозь мои едва приоткрытые веки пробивался тусклый свет медицинской лампы, в ушах всё продолжало звенеть, а мне казалось, что мою спину и голову разрывает огнем.
только тогда я понял, что эта записка была вовсе не от тебя. она была написана отцом.
и неизвестно, что именно ляжет на него более позорным клеймом: старший сын, бесславно погибшей от рук какой-то девчонки, или младший, связавшийся с повстанцами.
командующий герман. отец солдата германа, сражающегося отнюдь не под эгидой капитолия.
я не сразу смирился со своим новым статусом.
первые дни здесь я думал лишь о том, что вся эта операция была абсолютно глупой и бесполезной.
потому что, не начни они бомбить арену, я бы без труда вышел победителем.
самой серьезной проблемой была бы фейт, которую сейчас поселили в соседней комнате.
она мало с кем разговаривала и кричала по ночам. вначале я просыпался каждый раз, вскакивал с постели посреди ночи, словно чувствуя опасность. а потом привык.
её голос стал вплетаться в мой сон, словно так и должно быть, словно она его часть.
только вместо её лица, я видел перед собой тебя. задыхающуюся под моими руками и безмолвно открывающей рот.
я стал просыпаться уже от ужаса, а потом не хотел засыпать. потому что знал, что стоит только норлей закричать во сне, я сразу же увижу тебя в своем.
сейчас фейт сидит у стены в одном из убежищ, обняв прижатые к груди колени и раскачиваясь взад и вперед, что-то нашептывая себе под нос одними губами.
врачи говорят, что она обязательно поправится, что это пройдет. но не могут дать точного ответа на вопрос, когда именно это случится. остается только ждать.
-эй, герман. - оборачиваюсь на голос, принадлежащий одному из командиров. - нужно проверить верхние этажи. в некоторых отсеках не хватает людей. поможешь?
я отрываюсь от стены, которую до этого так упорно подпирал, и выхожу из отсека, заполненного людьми, в последний раз бросив взгляд на всё ещё ничего не замечающую вокруг себя фейт.
от норлей никакого толку. зато есть ещё трое профи из первого и четвертого дистриктов. я так и не удосужился запомнить их имен, хотя мы здороваемся каждое утро, улыбаемся друг другу почти приветливо, без натяжек и даже в какой-то степени напоминаем подобие друзей. друзей, которым не придется в скором времени перегрызть друг другу глотки на потеху публике.
нам придется грызть глотки кому-то ещё.
кто-то из командования пару раз обмолвился, что мы — самый ценный материал, когда-либо доставленный из капитолия. поэтому нас стараются подлатать как можно скорее. и даже тратят больше ресурсов, чем положено, надеясь, что в скором времени подобные расходы быстро окупятся. и, кажется, мы оправдываем чужие ожидания.
почти все вытащенные с арены трибуты восстановились довольно быстро. моё пострадавшее ухо окончательно восстановилось уже к шестой неделе, сломанное запястье трибута из третьего срослось и того раньше.
тут, в общем-то, неплохие технологии. пусть и не дотягивающие до капитолийского уровня, способные вернуть человека чуть ли не с того света.
поэтому парень из рыбацкого дистрикта совсем недавно научился нормально разгибать руку, а у девчонки из первого обожжена шея и часть лица. пострадавшие участки кожи покрылись какой-то толстой коркой, которую прорывает время от времени и из трещин начинает сочиться гной, пузырящийся и противно шипящий.
врачи сказали, что виной всему этому какой-то новый химикат, изобретенный в капитолии и при соприкосновении с кожей он дающий именно такую реакцию. он не смертелен, иначе девчонка была бы давно мертва (мы все были бы мертвы), однако раны не заживут до тех пор, пока токсин окончательно не выйдет из организма. никто не решает давать прогнозов на то, когда именно это произойдет.
так что пока что со стороны весь этот процесс выглядит совершенно отвратительно. но ей это даже, кажется, нравится. она говорит, что это её особенность. её собственное боевое крещение. а потом грустно усмехается — капитолийцам не пришлось бы по вкусу.
зато жителям тринадцатого ровным счетом наплевать. на её обезображенное лицо, на разорванную губу парнишки из седьмого, на мои выбритые виски. левый был задет огнем и теперь кожа на месте ожога выглядит абсолютно отвратительно.
нас допускают на совещания, но так до конца и не объяснили, что к чему.
возможно, мы для них лишь приток новых сил в их армию. новые солдаты, которым уже не нужно объяснять все тонкости военного дела, не нужно учить драться и управляться с оружием, а можно сразу выпускать на поле боя. наши руки и так уже по локоть в крови, а это гораздо больше, чем у всех их тренированных с рождения солдатов вместе взятых.
возможно, мы нужны им как рычаги давления. на капитолий ли, на дистрикты или на всё сразу — я точно не знаю. но совершенно ясно одно — это представление явно не было актом доброй воли.
иначе они не прикладывали столько усилий для того, чтобы собрать нас со всех уголков арены, лишь бы доставить живыми в тринадцатый.
мы разбежались сразу после бойни у рога. мы с фейт не хотели лишних союзников, предпочитая до поры до времени сражаться вдвоем. убивать одного знакомого человека гораздо легче, чем пятерых. трудность состоит только в том, что этого человека ты знаешь чуть ли не с самых пеленок.
прежде чем раздались первые взрывы, арену заволокло туманом, поэтому мы с норлей шли на ощупь и оказались друг от друга примерно на расстоянии двухсот метров.
в следующий раз я видел её уже в медицинском отсеке. прежде громкая, не способная сидеть на месте, она пластом лежала на койке и бесцельно пялилась в потолок. что именно стало причиной таких перемен в её поведении, я так и не выяснил. хотя, наверное, и не особо этого хотел. своих проблем хватало с головой.
все мы получили совершенно разные повреждения. из чего я сделал вывод, что сверху на нас летели не только повстанческие бомбы. поработали и ловушки капитолия. и далеко не те, которые были установлены специально, чтобы усложнить трибутам борьбу за выживание.
всё это заранее было спланировано.
я прохожу уже пять этажей. двери открыты нараспашку, но комнаты абсолютно пусты. нет ни одной живой души. и мне всё кажется, что и всё это заранее было спланировано. послать меня наверх на время бомбежки. чтобы убрать. если я случайно погибну от разорвавшейся бомбы, это не вызовет никаких подозрений и вопросов. совсем никаких.
но пересекаясь на одном из лестничных пролетов с тоби, с которым мы часто работаем в паре на занятиях по тактике, я выбрасываю эти мысли из головы. я хватаю его за предплечье, разворачивая лицом к себе. и он без лишних вопросов повинуется моим движениям. фейт, будь она в адекватном состоянии, уже схватила бы меня за горло.
-кого именно не нет? — интересуюсь у парня я.
он замирает на секунду, пытаясь вспомнить имена, а потом говорит:
-доррис абенгейл из 4Е, тревора поллукс из 2Д, молли стоукс, но она, скорее всего, всё ещё в медотсеке и, кажется, лунатички из одиннадцатого.
лунатички из одиннадцатого, повторяю я про себя, нервно сглатываю и отпускаю его руку. он кивает головой и спешит поднятся на ещё один этаж вверх, а мне на секунду кажется, что внутри меня всё рушится.
тот факт, что ты всё ещё не находишься в безопасности, выбивает меня из колеи.
и, словно по воле каких-то высших сил, стоит мне только завернуть за угол, я сразу же натыкаюсь на тебя.
единственный волнующий меня вопрос сам слетает с языка:
-ты что здесь делаешь?
ты замираешь на секунду, а потом начинаешь пятиться назад. медленно, осторожно, не переставая смотреть мне в глаза.
наверное, так тебя учили.
наверное, тебе кажется, что это лучшее решение.
-это не учебная тревога. - раздраженно цежу сквозь зубы я.
и словно в доказательство моих слов на поверхности разрывается первая бомба.
потолок над нашими головами начинает сыпаться, земля ходит ходуном. и кажется, что сирена завывает в два раза громче.
я хватаю тебя за плечи, притягиваю к себе. на то место, где ты только что стояла, опускается пара приличных по размеру камней.
-ты хоть немного соображаешь, что происходит, идиотка? - практически ору на тебя я, пытаясь встряхнуть, привести в чувство. потому что мне кажется, словно ты где-то не здесь. - нужно убираться отсюда. слышишь?
краем глаза я бросаю взгляд на экран часов. мигающие цифры на нем извещают о том, что сейчас 15:45.
в голове звучит голос командира, повторяющий, что первый удар будет нанесен в четыре часа.
я нервно сглатываю ком, застрявший в горле. они начали бомбить раньше.
и нам нужно уносить ноги как можно скорее.